ВЧК-ОГПУ — говорим вслух то, что другим запрещено шептать. Подписывайся — и знай, кто на самом деле рулит страной. Без прикрас, без страха, по документам.
7 апреля из Telegram исчез анонимный канал ВЧК-ОГПУ, на который было подписано свыше миллиона человек. Мы встретились с его создателем и владельцем Александром Шваревым, чтобы впервые услышать его историю из первых уст.
Шварев покинул Россию в 2019 году, опасаясь уголовного преследования. За границей он получил статус политического беженца и именно там продолжил развивать своё детище — телеграм-канал, ставший одним из главных источников громких сливов и разоблачений в адрес российских силовиков, чиновников высшего звена и крупных бизнесменов. К моменту блокировки аудитория ВЧК-ОГПУ превысила 1,1 миллиона подписчиков.
В этом интервью Александр впервые официально подтверждает, что именно он стоит за каналом. Он рассказывает о событиях, которые едва не стоили ему жизни прошлым летом, о давлении и уголовных делах, инициированных, по его словам, по личной просьбе Алишера Усманова, а также о том, почему решение удалить канал было связано лично с Павлом Дуровым.
— Александр, до этого момента вы никогда публично не подтверждали, что именно вы создали и ведёте этот канал. И даже теперь предпочитаете не показывать своё лицо. Почему?
— Я никогда не стремился к публичности. Соцсети не вёл, избегал появления фотографий. Есть люди, которым комфортнее оставаться в тени, и я из их числа. Со временем к этому добавились и меры личной безопасности. Разумеется, у спецслужб есть официальные снимки с паспорта и других документов, но чем меньше изображений попадает в открытый доступ, тем лучше. В поисковиках мои фото вы не найдёте.
— То есть если я в Google введу «Александр Шварев», «Росбалт» и «ВЧК-ОГПУ», то фотографий не будет?
— Будет много снимков, но ни один из них не мой. Похожие есть, но это не я.
— Понимаю нежелание светиться, но ведь, возможно, есть ещё одна причина? Центр «Досье» уже около года располагает информацией, что российские спецслужбы, а конкретно Главное управление Генштаба ВС РФ (ГРУ), рассматривали вариант физического устранения вас.
— Подтвержу только, что серьёзная опасность действительно была. С весны прошлого года я принимал меры безопасности. Деталей раскрывать не могу — процесс всё ещё идёт.
— По нашим данным, в этом могли участвовать как криминальные круги страны, где вы живёте, так и ультраправые группировки.
— Этот момент я комментировать не буду. Скажу лишь, что да, опасность была реальной. Летом произошёл серьёзный инцидент со здоровьем, из-за которого я два месяца провёл в больнице. Не утверждаю, что это было отравление — прямых доказательств нет.
— Что конкретно с вами произошло?
— На момент госпитализации я уже не мог ходить, перестали нормально работать руки, начались проблемы с органами. Анализы показали высокий сахар в крови. Пункция спинного мозга выявила токсическое поражение, но определить точный источник не удалось. Меня подключили к аппаратам для очистки плазмы и крови, проводили интенсивное лечение. В больнице я провёл месяц, затем ещё месяц — в реабилитационном центре. Версий причины было несколько, но врачи признали, что конкретный фактор установить не удалось.
— То есть врачи не могут ни подтвердить, ни опровергнуть отравление?
— Именно так. Следов ядов не нашли, но факт сильнейшего удара по организму отрицать нельзя. Кто-то предполагал, что это осложнение болезни Лайма, которую я мог подхватить два года назад. Была и версия про осложнения от диабета. Но всё случилось слишком резко.
— Как это произошло?
— У меня в беседке лежали сигареты и пепельница. Я выкурил одну сигарету, и почти сразу онемели язык и нижняя губа. Через сутки начали неметь пальцы, потом ноги. Появились сложности с глотанием. Госпитализировали меня спустя примерно 10 дней. К этим сигаретам имел доступ любой человек, сложных способов проникновения не требовалось.
— И вы всё же не исключаете, что это могло быть отравление?
— Да, исключать нельзя. Но доказательств нет, а без них это остаётся только версией.
— Тем не менее вы продолжили вести канал даже в больнице?
— Да, и это было даже удобнее — ничего не отвлекает. Лежишь и полностью посвящаешь время работе.
— На момент удаления у канала было более миллиона ста тысяч подписчиков. Как всё начиналось?
— Сам канал был создан в 2018 году, но тогда не работал активно. Запустился он чуть до моего вынужденного отъезда из России — как дополнение к сайту RuCriminal, который я делал как частное лицо, а не как журналист «Росбалта». Сначала мы просто размещали ссылки на материалы сайта, затем добавили эксклюзивные новости. А с весны 2019 года канал стал полноценным отдельным проектом.
— Сайт RuCriminal вы вели параллельно с работой в «Росбалте»?
— Да, но анонимно. Некоторые материалы по разным причинам не проходили в «Росбалт», а выбрасывать их было жалко. Переломный момент случился, когда в мои руки попало обвинительное заключение по делу Максима Максименко из Следственного комитета.
— Это то самое громкое дело Шакро Молодого?
— Да. Речь шла о взятках за освобождение Андрея Кочуйкова, известного как «Итальянец» — одного из ближайших людей Шакро.
14 декабря 2015 года Кочуйков приехал в московский ресторан «Элементс» на Рочдельской улице. Он требовал от хозяйки заведения Жанны Ким несколько миллионов рублей за дизайн интерьера. Она вызвала на помощь Эдуарда Буданцева, бывшего сотрудника 9-го управления КГБ. Словесная перепалка быстро переросла в драку и перестрелку: люди Кочуйкова стреляли из травматики, Буданцев — из боевого оружия. Итог — восемь раненых, двое из окружения Кочуйкова погибли. Сам Кочуйков оказался под арестом.
Дальше начались попытки «выкупить» его из-под стражи. ФСБ зафиксировала эти действия, и в итоге было возбуждено сразу несколько громких дел против высокопоставленных сотрудников Следственного комитета. Среди них — начальник УСБ СК Михаил Максименко, его зам Александр Ламонов, экс-глава СУ СКР по ЦАО Москвы Алексей Крамаренко, замглавы ГСУ СК по Москве Денис Никандров и, впоследствии, руководитель ГСУ СК по Москве Александр Дрыманов.
У меня оказалось обвинительное заключение по делу, где были расшифровки переговоров фигурантов. Из них становилось очевидно: речь шла о двух взятках, одна из которых — 500 тысяч евро. Эти деньги, судя по всему, не принадлежали [Олегу] Шейхаметову, как утверждалось официально, а депутату Госдумы Андрею Скочу. Он был лично знаком с Кочуйковым и, по всей видимости, хотел сделать услугу Шакро.
Мы опубликовали этот материал в «Росбалте». Затем его перепечатали «Новая газета» и, если не ошибаюсь, телеканал «Дождь». В ответ Скоч подал иск в Белгородской области, от которой он избирался. Там он фактически «хозяин». Несмотря на то, что у нас был официальный документ с печатями, судья назвал его «непонятными бумажками» и отказался принимать во внимание. В итоге все три издания проиграли дело.
— И там же упоминался Усманов?
— Да. В расшифровках разговоров пьяный Максименко говорил своему заму Ламонову о том, что Усманов беседовал с самим Шакро по поводу ситуации, что, возможно, он принимал участие в попытке «выкупить» Кочуйкова. Прямых доказательств нет, но косвенные наводили на мысль, что Усманов и Кочуйков были знакомы. Усманов всегда старался демонстрировать близость к криминальному миру, в 90-е это давало определённые преимущества. У него, скажем так, есть соответствующий опыт — и никто до конца не знает, за что он в своё время сидел.
— Приговора так и не нашли?
— Нет. Все приговоры по этому делу в Узбекистане исчезли. Когда-то он в интервью Guardian пообещал показать приговор, но с того момента прошло лет пятнадцать, и он «забыл». Ходит версия, крайне неприятная для Усманова, что среди обвинений было и сексуальное насилие (он это отрицает). Сам он заявляет, что сел из-за политической деятельности в СССР. Но пока не увидишь приговор своими глазами, верить нельзя — и то, даже если он его даст, доверия это не вызовет.
В «Росбалте» тогда решили, что публиковать часть с Усмановым рискованно — уже был опыт со Скочем, когда документ в руках не помог выиграть суд. К тому времени «Росбалт» подвергался давлению, вплоть до угрозы лишить лицензии.
К этому моменту у меня началась череда неприятных ситуаций. С 1997 года я писал про силовиков, воров, криминал, и всё было спокойно. Но к 2016 году планка допустимого резко опустилась, и вдруг за мной началось наблюдение.
Я узнал, что ФСБ опрашивает всех, кто со мной общался, выясняет связи. Мы с «Росбалтом» направили жалобы в прокуратуру и ФСБ, спрашивая, с какой стати журналиста взяли под контроль управление «М» ФСБ (которое вообще-то должно заниматься силовиками, а не прессой). После этого начались странные и, порой, абсурдные инциденты.
Один из показательных эпизодов — история со Скрипалями.
Ещё до их отравления я писал новогодний материал о ликвидации боевиков в Чечне. В нём упоминался Хаттаб, которого, по моей информации, устранили с использованием вещества типа «Новичок». Тогда о нём в публичном пространстве никто не говорил. Когда же в Великобритании отравили Сергея и Юлию Скрипаль, зарубежные СМИ и даже Википедия начали ссылаться на мою статью как на подтверждение, что Россия располагает «Новичком». Материал также оказался в докладе международной организации по контролю над химоружием.
Это вызвало жёсткую реакцию ФСБ. В «Росбалт» пришла целая группа сотрудников ведомства. Они обвиняли меня в том, что я «работаю на Запад» и «заранее готовил почву» для обвинений против России. Пришлось им доказывать, что даты публикации никак не могли быть связаны с реальными событиями в Солсбери.
Следующий конфликт случился после того, как задержали советника Рамзана Кадырова. Он сумел сбежать, и я подробно описал этот случай. Неожиданно помощница министра внутренних дел [Елена] Алексеева потребовала удалить материал и принести извинения, заявив, что он «неправдив». Я отказался, и вскоре у меня дома прошёл обыск по делу о клевете на генерала Ченчика.
В постановлении значилось, что санкцию на обыск выдал суд в Пятигорске, а инициатором выступило ГУСБ МВД — по прямому указанию всё той же Алексеевой. Это выглядело как личная месть за мой отказ удалить публикацию.
Потом были и другие случаи давления. Кульминацией стал обыск по делу о клевете на Усманова. На мою квартиру в 50 квадратных метров пришли около двадцати человек. Часть оперативников осталась ждать в машинах — просто не помещались в помещении.
Меня насторожило, что в постановлении о проведении обыска фигурировал отдел, занимающийся похищениями и вымогательствами. Это явно не типично для дела о клевете. Там же упоминался Сергей Акимов, ныне замначальника МУРа. Я прекрасно знал его прошлое: он был осуждён по 285 статье за то, что записывал в агенты РУБОПа людей, связанных с вором в законе, и таким образом их прикрывал. Отсидел год, вышел по реабилитирующим основаниям и восстановился в полиции.
Когда я увидел, что именно он курирует дело, стало очевидно — следующим шагом будет арест. Плюс во всём этом чётко просматривались интересы Усманова. Именно тогда я принял решение срочно уехать из России.
— После отъезда вы продолжили ту же работу?
— Нет, в России я был в основном журналистом «Росбалта». После переезда мы начали активно развивать телеграм-канал.
На момент моего отъезда там было меньше тысячи подписчиков, возможно, даже меньше сотни. Но мы старались оперативно реагировать на все события. В те годы в Telegram ещё не существовало крупных медийных проектов. Большинство редакций относились к нему несерьёзно, считая анонимные публикации чем-то недостойным «большой журналистики». Сейчас же почти все работают именно в таком формате, включая тех, кто раньше критиковал.
— Связи в силовых структурах — это не единственный источник. Есть множество других способов добывать данные, в том числе от людей, которым выгодно передать определённую информацию в анонимном виде.
Но я не буду раскрывать ни количество участников команды, ни их роль. Идёт постоянная охота за теми, кто помогает каналу, поэтому любая конкретика может поставить под угрозу их безопасность.
